72—86 и разъяснения «daB es die Stellung des Embryo sei» у Дитриха (AL Dietrich. Mutter Erde, S. 27—28]; 2) скифский культ Гистии — Табити и Земли — Апи у Геродота (кн. II, § 50; кн. IV, §§ 59, 127); 3) праздничество триакад и рощу Кибелы близ Ольвии [Б. Н. Граков. Материалы по истории Скифии в греческих надписях Балканского полуострова и Малой Азии // Вестник древней истории. М., 1939, № 3 (8), с. 265]; см. также статью «Таврическая богиня» в книге И. И. Толстого (Остров Белый и Таврика. Л., 1918).
То, что рассказывает о них летопись Несторовой и до-Несторовой редакции (под 1024, 1044, 1071 и 1091 гг.), справедливо оценивается (Аничковым и др.) как ряд однородных известий, идущих через весь XI в., о спорадических вспышках по местам языческой реакции, чему благоприятной почвой всякий раз служил недород и голод. Неясным остался, однако, вопрос о самом язычестве волхвов и их национальности: ни Е. Аничков, ни Гальковский не пошли дальше простого указания на отсутствие упоминаний в связи с волхвами имен Владимировых богов, откуда заключили о сугубо народном, отличном от дружинно-княжеского, характере их язычества; а, с другой стороны, сходство космогонической сказки, изложенной от лица волхвов летописью (под 1071 г.), с аналогичным мордовским сказанием подсказывало простой, как казалось, ответ о финском происхождении самих волхвов; за него высказался А. Веселовский (Разыскания в области русских духовных стихов, вып. 1—6. СПб., 1879—1891), позже — Е. Аничков, Гальковский и др. Сразу же, однако, для такого решения вопроса обнаружились непреодолимые трудности: космогоническая сказка о
Сатанаиле, кроме мордовской версии, имеет и южнославянскую (богомильскую), сходство с которой летописного рассказа никак не меньше, чем с мордовской, не говоря уж о гораздо большей вероятности южнославянского влияния на летопись, чем мордовского. Не в пользу финского происхождения волхвов говорят и те летописные о них известия, где под их влияние подпадают не северные или северо-восточные области с издавна прочным финским населением (Новгород, Ростов и Суздаль), а западный Полоцк или даже сам Киев, где уж никаких следов финского населения ни теперь, ни в XI в. указать нельзя. На степной юг скорее, чем на север, указывает и характерное вообще для наших волхвов гадание половецкого хана Боняка, как рассказано в летописи под 1097 г.: из искусной переклички с волхвами он узнал о предстоящей победе.